Очень кратко: Сын старика-крестьянина погиб, воюя за белых. После этого старик спас тяжело раненного красного командира, выходил его и стал считать сыном, но тот, пожив у старика, вернулся на свою родину.
Дед Гаврила просыпался каждую ночь после первых петухов, долго сидел возле дома, курил, кашлял и думал о единственном сыне, пропавшим без вести в Гражданскую войну.
Когда стали наступать красные, Гаврила сам снарядил сына — купил ему доброго коня, отдал дедовское седло с уздечкой и велел служить царю, как служили его деды и прадеды, и не срамить тихий Дон.
Через месяц после проводов в станицу пришли красные. На фронте сын заслуживал офицерские погоны, а в Филипповке отец по-стариковски упорно «ненавидел к проклятых красных, назло им носил на груди царские медали, пока председатель сельского Совета не велел снять.
Была обида горькая, как полынь в цвету. Ордена снял, но обида росла в душе, лопушилась, со злобой родниться начала.
Когда сын пропал, хозяйство в упадок пришло. Лошадей разобрали — сначала белые, потом красные, а последнюю неказистую лошадёнку махновцы увели. Дворовые постройки рушились, в них хозяйничали мыши. Руки у Гаврилы на работу не поднимались — не для кого было работать. Только весной не выдерживал старик, запрягал быков, шёл пахать и сеять пшеницу.
Приходили соседи с фронта, но о Гаврилином сыне никто из них не слышал. Однако и дед, и его старуха-жена ждали сына, надеялись. Сшили ему полушубок, сапоги приготовили, папаху на гвоздь повесили, как будто сын вышел ненадолго и скоро вернётся.
Однажды Гаврила увидел, как жена оплакивает сына, обняв ненадёванную им папаху. Налетел, с ног старуху сбил, папаху отобрал. С тех пор «левый глаз у старухи стал дёргаться, и рот покривило».
Прошло время. Вернулся из Турции сосед, служивший с сыном в одном полку, и рассказал Гавриле, что тот погиб в битве с красными.
Вскоре по станице прошли слухи о продразвёрстке и о бандах, идущих с низовьев Дона. Но Гаврила в исполком не ходил и новостей не слыхал. Однажды к старику явился председатель с тремя продотрядниками. Их начальник потребовал отдать излишки пшеницы, и старику пришлось подчиниться.
Не успел Гаврила выйти во двор, как налетела банда кубанцев. Началась перестрелка, и все продотрядники погибли. Когда всё стихло, Гаврила обнаружил, что начальник, оказавшийся совсем молоденьким, ещё дышит.
Четверо суток пролежал белокурый в Гавриловой хате, как мёртвый, только сердце билось. Потом у него начался жар. Выхаживали его старики три месяца, привязались и начали называть Петром. Очнувшись, он назвался Николаем, но старики упорно называли его именем единственного сына.
Невыплаканная любовь ‹…› к Петру, покойному сыну, пожаром перекинулась вот на этого недвижного, смертью зацелованного, чьего-то чужого сына…
Когда весной Николай встал на ноги, старики отдали ему одежду, справленную для Петра. Раны его почти зажили, только сломанная правая рука плохо срослась и Николай ею почти не владел.
Родом Николай был с Урала. Отца его по пьянке убили, когда мальчику исполнилось семь лет, а мать ушла с подрядчиком. Вырос мальчишка при чугунолитейном заводе, туда и работать пошёл. Он был коммунистом, и это чуждое слово уже не казалось Гавриле таким страшным.
Узнав, что Николай — сирота, старики предложили ему остаться и быть вместо сына. Он пообещал лето в Филипповке прожить, а там видно будет. Гаврилу он звал отцом, и от этого теплело у старика на сердце.
Николай оказался работящим, наравне с Гаврилой хозяйство поднимал несмотря на повреждённую руку. Ближе к осени пришло Николю письмо с Урала — звали его родной завод поднимать. Несколько дней он думал, мучился, но остаться не смог, решил уехать, куда звала его коммунистическая совесть.
Гаврила подвёз его до поворота дороги, попрощался, зная, что Николай больше не вернётся. Скоро ветер закручивал пыль там, где прошёл неродной сын.