Орёл-меценат

Поэты наделяют орлов храбростью, благородством и великодушием, нередко сравнивая с ними городовых. Рассказчик сомневается в благородных свойствах орлов, утверждая, что это всего лишь хищные птицы. Орлы сильны, дальнозорки, быстры и беспощадны, и при их появлении всё пернатое царство спешит притаиться от страха, а не от восхищения, как уверяют поэты.

А живут орлы всегда в отчуждении, в неприступных местах, хлебосольством не занимаются, но разбойничают, а в свободное от разбоя время дремлют.

Нашёлся, однако, орёл, который захотел «так пожить, как в старину помещики живали». Позвал он ястреба, коршуна да сокола и велел им собрать для себя дворню из разных птиц. Дворня станет его холить и утешать, а он, оставаясь кровожадным, станет её в страхе держать.

Нагнали хищники со всех сторон разнооб­разнейших птиц. На всё согласных ворон поставили за «мужичков» отвечать, коростелей и гагар музыкантами сделали, попугаи стали скоморохами, сороке-воровке ключи от казны доверили, сычи да филины ночными сторожами стали. Всех «записали в ревизские сказки и выдали окладные листы» и спохватились: не учли, что в дворне у орла науки и искусства должны быть. На эту роль сгодились три птицы: снегирь, дятел и соловей.

Снегирь был шустрой пташкой. Выучившись в школе кантонистов и послужив в полку писарем, он начал издавать газету «Вестник лесов». Только не получалась у снегиря газета. «То чего-нибудь коснётся — ан касаться нельзя; то чего-нибудь не коснётся — ан касаться не только можно, но и должно. А его за это в головку тук да тук». Вот и решил он пойти в дворню к орлу и восхвалять его безнаказанно.

Дятел, скромный ученый, вёл уединённую жизнь. Целые дни сидел он на сосновом суку, усердно долбил и надолбил «целую охапку исторических исследований: ««Родословная лешего», «Была ли замужем баба-яга», «Каким полом надлежит ведьм в ревизские сказки заносить?» и прочее». Издателя для книжиц своих дятел найти не смог и решил пойти к орлу в дворовые историографы в надежде, что новоявленный барин исследования его напечатает.

Соловья же любил весь мир, песни его слушали, затаив дыхание, но был он чрезмерно сладострастен и честолюбив.

Мало было ему вольной песней по лесу греметь… Думалось: орёл ему на шею ожерелье из муравьиных яиц повесит, всю грудь живыми тараканами изукрасит, а орлица будет тайные свидания при луне назначать…

Орёл был не против наук и принял всех троих. Начался в дворне у орла «золотой век». Скворцы гимн разучивают, коростели и гагары на трубах играют, попугаи новые шутки выдумывают. С ворон стали брать «просвети­тельный» налог, для соколят и ястребят учредили кадетские корпуса, а для сов, филинов и сычей — академию. Воронятам купили по экземпляру азбуки. Самого старого скворца назвали Василием Кирилычем Тредьяковским, назначили стихотворцем и велели состязаться с соловьём.

В день смотра наук и искусств наибольший успех имел снегирь, прочитавший такой лёгкий фельетон, «что даже орлу показалось, что он понимает». В фельетоне говорилось, что холопское житьё лучше барского — у барина забот много, а холопу за барином горя нет. Когда у холопа совесть была, то он без штанов ходил, а теперь, как совести ни капельки не осталось, он разом по две пары штанов надевает. Орёл слушал и соглашался.

Соловей принялся петь орлу про радость холопа, узнавшего, что бог послал ему помещика; про великодушие орлов, которые холопам на водку не жалеют. Но не умещалось искусство в эти «холопские» рамки, то там, то тут выпирало. Не мог понять орёл песню соловья и позвал Тредьяковского. Василий Кирилыч так ясно те же «холопские сюжеты» изложил, что орёл только поддакивал. После наградил барин старого скворца ожерельем из муравьиных яиц, а соловья велел убрать с глаз долой.

Хотя дело просвещения в орлиной дворне продвигалось, бывалый снегирь затаился: почувствовал, «что всей этой просвети­тельной сутолоке последует скорый и немилостивый конец», и оказался прав. Ошибку допустили сокол и сова, задумав обучить орла грамоте пор лёгкому «звуковому методу», но и через год орёл делал ошибки — «вместо „Орёл“ подписывался „Арёл“».

Как и все учителя, сокол и сова «не давали орлу ни отдыха, ни срока» и отношения между ними стали натянутыми. Однажды сова с самого утра начала орла грамматике учить. Два раза попросил её орёл уйти, а на третий разорвал надвое. Та же участь настигла и сокола, когда он арифметическую задачку барину задал.

Вся кровь в нём вскипела при мысли, что он говорит «всё», а холоп осмеливается возражать: «не всё». А… когда у орлов кровь закипает, то они педагогические приёмы от крамолы отличать не умеют.

Все сразу поняли, что «золотой век» на исходе. Надвигался мрак невежества с «междоусобием и всяческою смутою». Через месяц всё развалилось настолько, «что даже пищу орлу с орлицей начали подавать порченую».

Чтоб оправдать себя, ястреб и коршун свалили всё на просвещение. В доказательство начали они «открывать заговоры», в каждом из которых непременно была замешана какая-нибудь книга. Розыски, следствия, судбища продолжались, пока орёл наукам конец не положил.

Дворня опустела. Оставшиеся без присмотра вороны собрались в стаю и улетели. Погнался за ними орёл, но догнать не смог: «сладкое помещичье житьё до того его изнежило, что он едва крыльями мог шевелить». Тогда сказал орёл орлице: «Сие да послужит орлам уроком!». Но что это значило, «то ли, что просвещение для орлов вредно, или то, что орлы для просвещения вредны, или, наконец, и то и другое вместе, — об этом он умолчал».