Чёртова яма

Действие происходит в конце 1942 года в карантинном лагере первого резервного полка, располо­женного в Сибирском военном округе недалеко от станции Бердск. Названия частей — условные.

Часть 1. Карантинный лагерь, распределение по спецротам

Группа новобранцев прибыла в карантинный лагерь 21-го стрелкового полка. Их поселили в холодной землянке с песчаным полом. Командовал ими уже побывавший на фронте и награждённый орденом сержант Яшкин, который называл карантинный лагерь «чёртовой ямой».

Среди новобранцев были блатняки с золотых приисков Енисея, сибирские старообрядцы, бывшие урки. Рындин был старообрядцем с притока Енисея, а Шестаков — обычным парнем с низовьев Оби.

Карантинный лагерь находился на отдалении от основного расположения 21-го полка, чтобы новобранцы не занесли какую-нибудь заразу. За три месяца они должны были пройти боевую подготовку и двинутся на фронт, где дела шли неважно.

Быт новобранцев не был устроен. Летняя столовая была длинным прилавком под навесом на столбах, за которые надо было держаться, чтобы не упасть в глубокую грязь. Кормились здесь стоя и по очереди.

Политра­ботником полка был полуграмотный капитан Мельников.

Его политбеседы, основанные на куцых знаниях, были так убедительны, что бесконечное отступление русских войск вызывало недоумение.

Под звук уверенного голоса, под приятные такие слова забывались все потери, беды, похоронки, слёзы женские, <…> теснящая сердце тоска. И дремалось же сладко под это словесное убаюкивание.

Зеленцов, один из урок, которые чувствовали себя здесь как дома, собрал шайку из детдомовцев Хохлака и Фефелова, механизаторов Уварова и Шевелева, Шестакова и Рындина. Детдомовцы воровали по ночам, механизаторы заведовали провиантом, Шестаков и Рындин делали всю тяжёлую работу, Зеленцов руководил.

Вскоре новобранцев перевели в казармы. Первой роте, находящейся под началом старшины Шпатора и состоящей из четырёх взводов, отвели половину холодной и сырой казармы. Вторую её половину занимала вторая рота. Вместе они образовывали первый стрелковый батальон первого резервного стрелкового полка.

В первый день новобранцев сытно накормили и повели в баню, но обмунди­рование выдали заштопанное, а баня оказалась новой, сырой и очень холодной. Для двухметровых Рындина и Булдакова подходящей одежды и обуви не нашлось.

Когда прислали ботинки больших размеров, Булдаков их отверг, попал на беседу к Мельникову и рассказал жалостливую историю о бедном детстве в городском посёлке под Красноярском и о героическом труде на лесосплаве, забыв упомянуть об отце-пропойце и двух старших братьях, не выходящих из тюрьмы.

Не сказал Булдаков и о том, что сам отвертелся от тюрьмы только благодаря призыву в армию. Потом он притворился припадочным, и с тех пор капитан Мельников относился к нему с опаской, а бойцы уважали за политическую грамотность.

Командиром первой роты был Пшённый, зверь и самодур. Ребята знали его мало, но уже боялись.

Зато его заместителя, младшего лейтенанта Щуся, раненного на Хасане и там получившего орден Красной Звезды, полюбили сразу.

Недели через две бойцов распределили по спецротам. Взамен убывших Яшкин привёл новичков, среди которых был смертельно больной красноармеец Попцов.

К середине зимы в первой роте появилось много доходяг. Из-за голода на бойцов навалились вши и куриная слепота. Ребята всеми способами пытались добыть еды.

В первую роту прибыли полуармянин-полуеврей Васконян и полуеврей-полурусский Боярчик.

Отец долговязого Васконяна был главным редактором областной газеты, мать — замзавотделом культуры облисполкома города Калинина. В офицерское училище он попал по причине изменения военной ситуации.

Чудак и грамотей Васконян приглянулся Булдакову и тот взял его под свою защиту. Взамен Васконян пересказывал всё, что успел прочесть за свою жизнь.

В декабре прибыло пополнение из Казахстана в летнем обмунди­ровании. Вагоны были полны трупов, а выжившие задыхались от кашля. Больных комполка отослал в госпитали, остальных разбросал по ротам.

Когда первый батальон работал на выкатке леса из Оби, полуголодных и оборванных солдат заметил незнакомый молодой генерал. Вскоре в полковую столовую нагрянула проверка, но улучшений не последовало — страна была не готова к затяжной войне.

Бедственное время страшно ещё тем, что оно не только угнетает — оно деморализует людей.

Молодёжь не выдерживала армейской жизни, дисциплина падала, и Пшённый посчитал своим долгом выгнать всех, даже доходяг, на строевую подготовку. Во время пробежки Попцов упал, и командир роты забил его ногами до смерти. Солдаты чуть не расправились с комроты, спасли его Щусь и Яшкин.

Щусь не мог уснуть до рассвета. Он был сыном сосланных в Сибирь казаков. После смерти родителей он остался с тёткой-монашкой, необыкновенной красоты женщиной. Заплатив собой, она уговорила начальника конвоя отвезти племянника в Тобольск и передать бездетной чете дореволю­ционных ссыльных по фамилии Щусевы. Они усыновили мальчика и успели направить на военную стезю, а тётушка пропала.

Писарь Забайкальского военного округа исказил фамилию Щусев на Щусь. Большинство командиров терпеть не могли Щуся, но он был любимцем комполка, потому упечь его куда надо не получалось.

Управлять полком становилось всё труднее. Угасающий от голода богатырь Рындин замкнулся, шептал молитвы и по ночам плакал от страха перед надвигающейся бедой.

У Яшкина обострилась болезнь печени. Помкомвзвода пережил бои под Смоленском, отступление к Москве, окружение под Вязьмой, ранение. Из лагеря окруженцев Яшкина вытащили санитарки Нелька Зыкова и Фая.

По дороге он заразился желтухой. Сейчас он понимал, что с его прямотой и неуживчивым характером ему не уцепиться в тылу и скоро его отправят на фронт.

На передовой <…> всё же есть справед­ливость, пусть одна — разъедин­ственная, но уж зато самая высшая справед­ливость, — равенство перед смертью.

Вскоре в 21-вый стрелковый полк снова явилась проверка. В результате отменили чистку картошки, за счёт чего увеличились порции. Бойцам под два метра и выше начали давать дополни­тельную порцию. Рындин, Васконян и Булдаков ожили.

Неожиданно 20 декабря 1942 года состоялся суд военного трибунала над Зеленцовым — его нашло связанное с Боярчиком дело, от которого он бежал на фронт.

Боярчика растила мать, железная большевичка, подвизавшаяся на ниве советского искусства. Она отправилась в ссылку вслед за отцом Боярчика и быстро стала заслуженным работником культуры, а её сын научился рисовать плакаты, вывески и портреты вождей.

Вскоре Боярчик поселился в клубе и влюбился в девушку-билетёршу. Она забеременела, он отправил её к своей матери, а её место занял незваный гость — Зеленцов, выгнать которого было невозможно. Он пил, играл в карты на деньги. Однажды завклуба попытался вывести его из клуба за шкирку, Зеленцов разбил ему нос и чуть не прирезал — Феликс вовремя вызвал патруль.

Зеленцов превратил суд в цирк. Председателю трибунала очень хотелось приговорить строптивца к расстрелу, но пришлось ограничиться штрафной ротой. Провожали Зеленцова как героя, огромной толпой.

Часть 2. Показательные расстрелы, работа в колхозе, фронт

Старший лейтенант особого отдела Скорик, учившийся со Щусем в одном военном училище, сообщил приятелю, что по приказу № 227 в военном округе начались показательные расстрелы.

Щусь не знал, что отец Скорика был евреем, учёным-энтомологом. Когда Скорик учился на втором курсе филфака, родителей арестовали, а его самого запугали, и он отрёкся от отца.

Через полгода выяснилось, что произошла ошибка. Отец Скорика работал на военных и был так засекречен, что местные власти ни о чём не знали и расстреляли его вместе с врагами народа. Скорику принесли извинения и разрешили поступить в особое военное училище. Его маму так и не нашли.

Работая на кухне, Шестаков вспоминал свою жизнь. Его отец, ссыльный спецпере­селенец, тяжёлый и нелюдимый, работал бригадиром в рыболовецкой бригаде, мать была из полухатынского-полурусского рода.

Когда отец утонул во время бури, мать пошла работать в рыбкооп и влюбилась в приёмщика рыбы, известного шалопая Оськина.

У Шестакова родились две сестрички. Потом Оськин ушёл на войну, за ним — Шестаков. Теперь он скучал по сёстрам и изредка вспоминал свою первую женщину.

Вскоре из второй роты исчезли братья-близнецы Снегирёвы.

Их искали, но не нашли. На четвёртый день «дезертиры» объявились с полными мешками еды — они были в родной деревне, недалеко отсюда. Братьев приговорили к расстрелу. Они до конца не верили, что их расстреляют, думали, что отправят в штрафной батальон, как Зеленцова.

Не в том месте они находятся, не в то время живут, когда царь-батюшка миловал приговорённых к смерти государ­ственных преступников уже на помосте, с петлями, надетыми на шею.

Даже Скорик не верил в смертную казнь, только Яшкин знал, что братьев расстреляют — он уже такое видел.

В начале января 1943 года Яшкин долечивался в окружном госпитале, а первая рота отправилась в совхоз на небывалые работы — зимний обмолот хлеба. Ребят расселили по избам в деревне Осипово. У Щуся появилась зазноба.

Почти все солдаты были из крестьянских семей, работали быстро и охотно. Шевелев и Уваров починили колхозный комбайн и обмолотили зерно, сохранившееся в копнах под снегом.

Комполка хотел оставить Васконяна в штабе, но тот решил пойти на фронт вместе со всеми. Сформированные в Новосибирске маршевые роты приняли генерал Лахонин, которого новобранцы встретили ни Оби, и его друг, майор Зарубин.

Со своими ротами на фронт отсылались и всё командиры.

Читайте далее: Плацдарм