О скоротечности жизни

Великий древнегреческий философ рассуждает о скоротечности жизни в письмах к своему другу Паулину.

Большинство смертных жалуется на коварство природы: рождаемся мы так ненадолго, и отведённое нам время пролетает так скоро, что, за исключением разве что немногих, мы уходим из жизни, ещё не успев к ней как следует подготовиться.

Нет, не мало времени мы имеем, а много теряем.

Жизнь дана нам достаточно долгая, и её с избытком хватит на свершение величайших дел, если распределить её с умом. Но если она не направляется доброю целью, если наша расточительность и небрежность позволяют ей утекать у нас меж пальцев, то когда пробьёт наш последний час, мы с удивлением обнаруживаем, что жизнь, течения которой мы не заметили, истекла.

Мы тонем в ненасытной алчности, в суете бесплодной деятельности, в пьянстве, лени тщеславии, стяжательстве и трусости. Есть люди, беззаветно преданные начальству, отдающие себя в добровольное рабство; многие завидуют чужому богатству; большинство же людей не преследует определённой цели, их бросает из стороны в сторону зыбкое, непостоянное, самому себе опротивевшее легкомыслие. Некоторых и вовсе ничто не привлекает, они не видят путеводной цели, и рок настигает их в расслаблении сонной зевоты.

Со всех сторон теснят людей пороки, не давая поднять глаза и увидеть истину, уволакивая на дно и там накрепко привязывая к страстям. Человек не в силах освободиться и прийти в себя.

Даже если случится вдруг в жизни покойная передышка, в человеке не прекращается волнение, как в море после бури ещё долго несутся волны, и никогда он не знает отдыха от своих страстей.

Взгляни на тех, чьё счастье всем кружит головы: они же задыхаются под тяжестью того, что зовут благами. Их гнетёт богатство, портит кровь ежедневная обязанность блистать умом и красноречием, их здоровье уходит в нескончаемых наслаждениях, а отдыха лишает неиссякаемый поток клиентов, только о себе самом никто не печётся.

Всякий светлый разум, хоть раз в жизни озарённый мыслью, не устанет удивляться этому странному помрачению умов человеческих. Никто из нас не позволит вторгаться в свои владения и возьмётся за камни и оружие, защищая свою собственность; а в жизнь свою мы позволяем вмешиваться беспрепятственно, более того, сами приглашаем будущих хозяев и распорядителей нашей жизни. Нет человека, желающего разделить с другими деньги, но скольким раздаёт каждый свою жизнь!

Любой старик из толпы, возьмись он подсчитывать, сколько дней своей жизни он отдал кредиторам, подружкам, патрону, клиентам; сколько времени потрачено на ссоры с женой, наказание слуг, беготню по делам и болезни, в которых сам повинен; сколько времени потрачено просто так, без пользы, увидит что лет ему гораздо больше, чем он прожил на самом деле. А если этот старик подсчитает дни, когда он исполнял свои собственные решения; дни, прошедшие так, как он наметил; дни, когда он располагал собой, когда в душе не было тревоги; и прикинет, сколько настоящего дела успел он сделать, он обнаружит, что большую часть его жизни расхитили по кускам чужие люди, а он и не понимал, что теряет. Вспомнив, сколько отняли пустые огорчения, глупые радости, алчные стремления, лживолюбезная болтовня, старик поймёт, что совсем не жил.

Всё дело в том, что вы живёте, забыв о своей бренности, не отмечая, сколько вашего времени уже истекло. Вы бросаетесь им направо и налево, словно его у вас неисчерпаемый запас, а ведь, может быть, день, который вы так щедро дарите какому-нибудь человеку или делу, — последний.

Вы боитесь всего на свете, как смертные, и всего на свете жаждете, как бессмертные.

Ты желаешь в пятьдесят лет уйти на покой, с шестидесяти освободиться от остальных обязанностей, но никто не поручится, что ты доживёшь до этих лет.

И к тому же, как тебе не стыдно уделить для себя лишь жалкие остатки собственных лет, оставить для доброй и разумной жизни лишь время, которое уже ни на что другое не годится? Что за глупое забвение собственной смертности — отложить здравое размышление до пятидесяти лет и собираться начать жизнь с того возраста, до которого мало кто доживает!

Присмотрись: люди, вознесённые на вершины власти и могущества, невольно вздыхают порой о желанном досуге и восхваляют его так, что можно подумать, они предпочли бы его всему, что имеют. Нередко они мечтают опуститься с этих своих высот — если бы только они могли быть уверены, что уцелеют при этом; ибо чрезмерное счастье обрушивается под собственной тяжестью, даже без внешнего потрясения или нападения со стороны.

Занятый человек ничему не может выучиться как следует, <…> поскольку рассеянный дух ничего не усваивает глубоко, как бы выплёвывая всё, что пытаются насильно впихнуть в него.

Нет для занятого человека науки труднее, чем жить. Преподавателей всех прочих наук сколько угодно, жить же нужно учиться всю жизнь, и всю жизнь нужно учиться умирать.

Сколько великих мужей, оставив всё, что им мешало, отказавшись от богатства, обязанностей и удовольствий, до глубокой старости учились жить: однако большинство из них ушли из жизни, признавая, что так и не научились. Что уж говорить о прочих?

Подлинно великий муж, поднявшийся выше человеческих заблуждений, не позволит отнять ни минуты своего времени. Его жизнь — самая долгая, потому что он был свободен для самого себя. Он не бросил ни кусочка времени валяться праздным и невозделанным; ни малейшей доли не отдал в чужое распоряжение и не нашёл вещи столь замечательной, чтобы её стоило обменять на собственное время. Поэтому ему его времени хватило. Но его не может хватить тем, чью жизнь по кускам растаскивают посторонние люди.

Не думай, что сами они не начинают рано или поздно понимать, что потеряли. Прислушайся к счастливцам, отягощённым успехом, и ты услышишь, как часто посреди какой-нибудь почётно-утомительной суеты они восклицают: «Мне не дают жить».

Конечно, не дают. Твою жизнь отнимают те, кто зовёт тебя в адвокаты, твоё время ворует обвиняемый, кандидат на выборную должность, старуха, уставшая хоронить своих наследников, мнимый больной, желавший подразнить алчность всех, кто зарился на его деньги, чересчур высокопоставленный друг, который считает тебя не столько другом, сколько предметом своего обихода. Проверь свои расходы и подведи итог дням своей жизни: ты увидишь, что у тебя осталось всего несколько — и то лишь те, которые не пригодились другим.

Один страстно желал и наконец-то добился должности, но теперь мечтает сложить её. Другой мечтал устроить игры и долго ждал, когда ему выпадет счастливый жребий, а теперь не чает от них отделаться. Третий — знаменитый адвокат, всегда нарасхват на форуме, выигрывает любое дело, за какое берётся, и с нетерпением ждёт судебных каникул. Каждый несётся по жизни сломя голову, снедаемый тоской по будущему, томимый отвращением к настоящему.

Тот, кто каждый миг своего времени употребляет себе на пользу, кто распорядок каждого дня устраивает так, будто это — вся его жизнь, тот без надежды и без страха ожидает завтрашнего дня.

Ему всё известно, всего он вкусил и теперь сыт. Прочим пусть распорядятся случай и фортуна: жизнь его уже вне опасности. К ней можно ещё что-то прибавить, но ничего нельзя отнять. Итак, пусть седина и морщины не заставляют тебя думать, что человек прожил долго: скорее, он долго пробыл на земле.

Я не перестаю удивляться, видя как люди просят уделить им время, а другие без раздумья соглашаются это сделать. При этом те и другие обращают внимание лишь на предмет, ради которого просят о времени, и ни один не замечает самого времени.

За жалованье люди расплачиваются своим трудом; время же никто не оценивает, его используют так небрежно, будто получают даром. Но взгляни на тех же людей, когда над ними нависнет угроза смерти: они готовы отдать всё, что имеют, лишь бы жить.

Если бы каждый мог точно сосчитать оставшиеся у него годы, то с какой трепетной бережливостью стали бы относиться к времени те из нас, кому его осталось мало. А ведь даже малым остатком, если он точно известен, распорядиться легко; особой бережливости требует то, что может кончиться в любую минуту.

Кто может быть глупее людей, которые хвастаются своей мудрой предусмотрительностью? Они вечно заняты и озабочены: за счёт своей жизни они устраивают свою жизнь, чтобы она стала лучше.

Откладывать что-то на будущее — худший способ проматывать жизнь: всякий наступающий день отнимается у вас, вы отдаёте настоящее в обмен на обещание будущего.

Ожидание — главная помеха жизни; оно зависит от завтрашнего дня и губит сегодняшний. Ты пытаешься распоряжаться тем, что ещё в руках у фортуны, выпуская то, что было в твоих собственных. Но грядущее неведомо; живи сейчас!

Настоящее время — миг до того краткий, что некоторые не признают его существования. Оно всегда движется вперёд с головокружительной быстротой; проходит, не успев наступить и не терпит остановки. Для занятых людей существует только этот краткий миг; однако даже он отнимается у них, вечно занятых множеством дел одновременно.

А когда болезнь или слабость напомнит им об их смертности, с каким страхом они умирают, словно не уходят из жизни, а кто-то силой вырывает их из неё. Они жалеют, что не пожили раньше; клянутся, выздоровев, посвятить остаток жизни досугу; и впервые им приходит в голову мысль, что за всю жизнь они лишь накопили ненужное добро, которым так и не успеют попользоваться.

У тех, чья жизнь протекает вдали от забот, она длинна, поскольку не тратится впустую, а приносит надёжный доход, поэтому, как бы ни оказалась она коротка, её хватает. Вот отчего мудрец пойдёт навстречу смерти твёрдым шагом, когда бы ни пришёл его последний час.

Занятыми людьми я зову не только тех, кого ты вечно видишь в давке среди чужого окружения; кого обязанности выгоняют из собственного дома, заставляя стучаться у чужих дверей, или кого преследуют за бесчестную наживу. Бывают люди, остающиеся занятыми и на досуге. Их досуг — не беззаботная жизнь, а занятое безделье.

Никто из тех, кто вечно занят удовлетворением своих желаний, не знает досуга.

Правильно живут только люди, у которых находится время для мудрости. Они сохраняют нерастраченными не только собственные годы: они делают своим достоянием все годы, истекшие до них. Именно для нас были рождены прославленные создатели священных учений. Нас ведут к ослепительным сокровищам, которые вырыла чужая рука и вынесла из тьмы на свет.

Стоит нам разорвать тесные рамки человеческой слабости, как в нашем распоряжении окажутся огромные пространства времени для прогулок. Раз природа вещей позволяет вступать в общение с любым веком, то почему бы нам не отвернуться от этого ничтожного, мимолётного, переходного обрывка времени, который зовётся настоящим, к неизмеримой вечности, где мы к тому же вместе с лучшими из людей?

Подлинным делом заняты лишь те, кто ежедневно обращается к великим мыслителям и художникам прошедших веков. Всякий пришедший к ним уйдёт осчастливленный, воспылав к ним ещё большей любовью; во всякое время дня и ночи их двери открыты для любого смертного.

Мы часто говорим о том, что выбирать родителей не в нашей власти, что жребий нашего рождения случаен. На самом же деле мы вольны по собственному усмотрению решать, где нам родиться. Есть семьи благороднейших умов и дарований; выбирай, членом какой семьи ты желаешь стать.

Благодаря усыновлению, ты станешь наследником семейного достояния, и это богатство тебе не придётся сторожить: его становится тем больше, чем больше людей, среди которых его разделят. Твои новые родственники укажут тебе дорогу к вечности и помогут подняться на вершину, с которой невозможно упасть.

Это единственный способ продлить наш смертный век и обратить его в бессмертие. Почести и памятники, которых добилось честолюбие, быстро рушатся; ничто не в силах противостоять старости. Но то, что освящено мудростью, для старости неуязвимо; каждым столетием растёт его слава, ибо отдалённым проще восхищаться.

Жизнь мудреца длится долго.

Мудрец не связан законами рода человеческого; все века служат ему, как богу. Прошедшее он сохраняет в своём воспоминании; настоящее использует; будущее заранее предвосхищает. Соединение всех времён в одно делает его жизнь долгой.

Самая короткая и беспокойная жизнь бывает у людей, которые не помнят прошлого, пренебрегают настоящим, боятся будущего. Когда наступает конец, несчастные слишком поздно сознают, что всю жизнь были заняты, но ничего не сделали.

Иногда они сами призывают смерть, но это не значит, что они прожили долгую жизнь. Просто они часто сами не знают, чего хотят и устремляются как раз к тому, чего боятся; так и смерть они призывают именно оттого, что страшатся её больше всего на свете.

Не считаются признаком долгожительства и жалобы многих из них на непомерно длинные дни. Они не знают, как распорядиться своим досугом, как выдержать его. И вот они начинают искать себе каких-нибудь занятий, а всякий перерыв между ними им в тягость.

Все их радости смешаны со страхом и тревогой, ведь они порождены не основательными причинами, а ничтожной суетностью, которая их отравляет. Но если даже в моменты восторга они не могут испытать чистой радости без примеси страха, то каковы должны быть времена, которые они сами называют несчастными?

Чем больше благо, тем больше связанное с ним беспокойство; чем полнее счастье, тем меньше можно на него полагаться.

Всё, что досталось благодаря везению, непрочно; чем выше поднимет случай, тем легче упасть. Но кого же будет радовать то, что в любой момент может упасть? Это значит, что не только самой короткой, но и самой несчастной жизнью живут люди, с превеликими трудами добывающие себе блага, обладание которыми потребует от них ещё больших трудов. Между тем безвозвратно уходящее время не принимается в расчёт.

Так вырвись же из людского водоворота, дражайший Паулин, возвратись в тихую гавань. Тебя носило по волнам дольше, чем это подобало бы твоему возрасту. Поверь, в многочисленных трудах, заботах и тревогах ты вполне доказал свою добродетель; пора испытать, чего она стоит на досуге. Пусть большая и лучшая часть жизни отдана государству — но хоть какую-то часть принадлежащего тебе времени возьми себе.

Я не призываю тебя к ленивому и бездеятельному отдыху, не это я называю покоем. Тебя ждут великие дела, и ты займёшься ими вдали от тревог и людской суеты.

Ты снискал себе любовь, занимая такую должность, на которой редко кому удаётся избежать ненависти. И всё же лучше подвести итог собственной жизни, чем заготовок государственного хлеба. Твой дух полон жизни и бодрости, так освободи же его от службы: она почётна, но не годится для блаженной жизни. Подумай: для того ли ты с малых лет изучал свободные науки, чтобы теперь заботиться о сохранности многих тысяч пудов пшеницы? Нет, от тебя ожидали большего и высшего.

Медлительные тяжеловозы гораздо больше подходят для перевозки грузов, чем кровные жеребцы; кто станет навьючивать тяжести на породистых скакунов?

Скорее бросай это и уходи к делам спокойным, безопасным, великим! Приступай к изучению священных, высших предметов — и узнаешь, какова материя бога; какая судьба ожидает твою душу; куда мы отправимся, освободившись от тела; какая сила заставляет светила двигаться каждое своим путём; и многое другое, исполненное невообразимых чудес.

Именно теперь, пока не иссякли силы, надо отправляться на поиски лучшего! Я предлагаю тебе жизнь, где тебя ожидают многочисленные благородные искусства, любовь к добродетели, забвение вожделений, познание жизни и смерти, глубокий покой.

Участь всех занятых людей достойна жалости, но самая жалкая доля досталась тем, кто занят даже не своими делами.

Если бы те, кто засыпает, приноровляясь к чужому сну, гуляет, подлаживаясь под чужой шаг, любит и ненавидит по указке, пожелали узнать, насколько коротка их жизнь, им достаточно было бы прикинуть, какая её часть принадлежит им.

Люди готовы убить все свои годы на то, чтобы один-единственный назывался их именем. Иные не успевают добраться до вершин, к которым зовёт их честолюбие: жизнь покидает их, когда они только начали пробиваться наверх. Иные всё же вырываются к вершинам чести и славы, и тут только их осеняет горестная мысль, что все тяготы перенесены ими лишь ради надгробной надписи. Иные путают старость с юностью, и дряхлые силы изменяют им в разгаре новых бесстыдно грандиозных предприятий.

Позор тому, кто умирает при исполнении служебных обязанностей, устав от жизни прежде, чем от работы!

Так устроено большинство людей: они изо всех сил борются с телесной слабостью, и сама старость лишь оттого им в тягость, что не позволяет работать.

Но пока они хватают, что можно, не дают друг другу покоя, делают друг друга несчастными, жизнь проходит, бесплодная, безрадостная, бесполезная для души. Никто не думает о смерти, всякий заходит в своих надеждах далеко вперёд, а некоторые забегают в своих планах вовсе по ту сторону жизни, заботясь об огромных надгробиях и о пышной похоронной процессии. А ведь прожили они так мало, что следовало бы хоронить их при свечах и факелах.